Волшебная сказка - Страница 5

Особенно года, хронологию. «Мишенька» исключительно требователен и строг в отношении последней. Беда перепутать у него лета царствования того или другого царя или же периоды войны и событий. Особенно взыскателен он почему-то ко всему, что касается Греции в общем и Пунических войн в частности. О, уж эти Пунические войны! К ним Михаил Михайлович чувствует какое-то исключительное, ничем необъяснимое тяготение и чуть ли не каждую экзаменующуюся спрашивает на экзамене о той или другой Пунической войне.

Наточка Ртищева, «генеральша», как ее называют в классе, клюет вздернутым носиком над учебником истории у себя в «промежутке», то есть в узеньком проходе между своей кроватью и кроватью соседки. Зажав уши, чтобы не слышать жужжанье подруг, шепотом лепечущих пройденное, Наточка изрекает, как Пифия с треножника, раскачиваясь из стороны в сторону на своей табуретке, цифры за цифрами, имена за именами.

Где-то неподалеку в коридоре пробило три. Скоро утро. А она еще семи билетов не знает из сорока. Какой ужас! Неужели провал? С нескрываемой завистью оглядывается Наточка на тех счастливиц, которые прошли уже всю программу на завтра и пользуются сейчас вполне заслуженным отдыхом и уж, конечно, проснутся с бодрым сердцем и свежею головою. Счастливая эта Лилька Боярцева, — вызубрила все билеты и теперь храпит, раскрыв с блаженным выражением свой пухлый рот. А вон Дася Шталь встает, потягиваясь, с пола, на котором сидела поверх теплого пледа, и идет, сладко позевывая, ложиться в постель.

— Все билеты прошла? — завистливо спрашивает Наточка.

— Все, конечно, — радостно бросает Дася.

И опять сердце бедной Наточки вздрагивает завистливым чувством.

— Mesdames, кто знает про битву в Фермопильском ущелье и может рассказать? — неожиданно раздается чей-то повышенный шепот.

Это Саша Гурвина. Она считается одною из слабых учениц.

— Вот святая наивность! Спроси у учебника, он лучше всех знает, отвечает кто-то из «зубрящих», в то время как другие продолжают священнодействовать, не отрываясь от книги.

— Не могу: страницы нет. Как раз вырвана на этом месте страница, жалобным голосом стонет Саша.

— Бедняжка, ступай сюда. Я тоже сейчас на Греции… Будем каждая про себя читать по одной книге. Только, чур, уговор дороже денег, не жужжи, а одними глазами читай, без шепота.

— Хорошо, душка моя, хорошо, не буду! Спасибо… — и босые ножки Саши замелькали по направлению Мани Златомиримовой, самой отъявленной «зубрилки», на институтском языке, очень комфортабельно устроившейся на подоконнике огромного дортуарного окна. Теперь вместо одной закутанной в теплый платок детской фигурки на окне выросли две. Книжка лежит на коленях Мани. Она хозяйка и не хочет стеснять себя. Гостья же только бочком заглядывает в раскрытую страницу.

А короткая весенняя ночь уже выводит на далеком небе первые предрассветные узоры.

Надя Таирова, притаившаяся на другом дортуарном окне с учебником на коленях, с удивлением замечает розовую полосу зари, опоясавшую небо. Боже, как скоро промчалась эта ночь! Все казалось, что до утра еще далеко. А как прекрасны были ее ночные грезы нынче! Какое дивное настроение давал этот бледный, призрачный свет. Как рельефно переживались в воспоминаниях картины и образы прочитанного. Действительность с ее скучной прозой отошла далеко-далеко, и девочке в эту ночь кажется снова, что не Надя она, не Надежда Таирова, воспитанница пятого класса Н-ского института, которой суждено держать последний, решительный экзамен завтра, а принцесса, пленница какого-то таинственно заколдованного замка, пленница злого чародея-чудовища, который держит ее за семью затворами высокой башни. А там, внизу, герои-рыцари осаждают замок, пытаясь освободить принцессу из плена… Но высока, неприступна башня, крепки затворы замка, далеко им до терема пленницы. Сам колдун о семидесяти драконовых головах стережет вход в башню, не допускает освободителей проникнуть в свой волшебный чертог. Пленница знает, однако, в чем ее спасение: ей необходим первый взгляд проснувшегося доброго чародея-солнца. Если первый взгляд его золотых очей упадет на нее — она спасена; тогда рухнут злые чары, падут сами собой крепкие затворы, ослабеет дракон-чудовище, и смелые рыцари проникнут в башню. Вот уже скоро-скоро поднимется с голубой постели прекрасный добрый волшебник. Алое пламя зари уже залило небо… Надя смотрит туда большими, остановившимися от ожидания глазами, и душа ее трепещет и сердце бьется частыми-частыми ударами… Сейчас-сейчас поймает она первые брызги золотых лучей!

— Таирова, ты, кажется, спишь с открытыми глазами? Вот смешная! Ха, ха, ха!

Как несносна эта Софи Голубева. Какое ей дело до Нади? Что ей надо от нее? Она своим неожиданным смехом нарушила очарованье, прогнала грезы, прекратила волшебную сказку.

— Мильтиад при Марафоне… Мильтиад при Марафоне… При Марафоне, при Марафоне, при Марафоне… — совершенно бессознательно начинает твердить Надя, поднимая к самому лицу книгу и закрываясь ею от подруги.

А утром, когда заливается, поет звонок в коридоре, безжалостно прерывающий особенно сладкие сны институток, Надя с пустой головой и разбитым от бессонницы телом лениво и апатично одевается, чтобы идти на молитву. Из сорока билетов по курсу истории она знает только первые пятнадцать, да и то с грехом пополам.

* * *

Длинный, крытый зеленым сукном экзаменационный стол, выдвинутый на середину класса, уже сам по себе говорит за торжественность случая.

Пятый класс весь в сборе. Воспитанницы еще задолго до звонка, возвещающего о времени экзамена, сидят на своих местах и, спешно перелистывая страницы «курса», наскоро пробегают в памяти пройденное.